Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов

Отношения СССР с Германией носили весьма двусмысленный характер. Директивы из Москвы призывали компартии избегать какой-либо солидарности с немецкими оккупантами в занятых ими странах[229]. В августе произошел конфликт по поводу второго Венского арбитража: Румыния была вынуждена передать Венгрии Северную Трансильванию с населением в 2,5 миллиона человек, среди которых был миллион румын. Молотов высказал протест — не столько против сути сделки, сколько против полного отстранения СССР от венского решения. Дипломаты в Москве называли этот эпизод первым серьезным конфликтом между Москвой и Берлином после заключения пакта[230]. 14 сентября Молотов вручил Шуленбургу ноту с предложением ликвидировать Европейскую Дунайскую комиссию и создать вместо нее новую с участием всех придунайских государств (в том числе и СССР), компетенция которой распространялась бы на весь судоходный участок реки — от Братиславы до Черного моря[231]. Германия надолго задержалась с ответом.

Ситуация усугубилась предоставлением Германией и Италией гарантий новых румынских границ. «На деле это означало, что Германия провозглашала советско-германскую границу по Пруту и Дунаю северной линией своей сферы влияния на Юго-Востоке Европы. Советский Союз как бы отсекался от Балкан»[232]. Неудивительно, что 21 сентября Молотов вызвал Шуленбурга и передал ему меморандум, в котором констатировал факт нарушения Германией пакта о ненападении[233]. В начале октября стало известно, что в Румынии обосновалась германская военная комиссия во главе с генералом Ганзеном, а также были дислоцированы две дивизии вермахта, официально именуемые «инструкторскими»[234]. Понятное беспокойство в Москве вызывало германо-финское соглашение от 12 сентября о пропуске германских войск в Северную Норвегию. Между Берлином и Хельсинки была достигнута договоренность о координации деятельности генеральных штабов и разведок против СССР[235].

27 сентября в Берлине было подписано «Тройственное соглашение» Германии, Италии и Японии. В нем говорилось: «Япония признает и уважает руководящую роль Германии и Италии в установлении нового порядка в Европе… Германия и Италия признают и уважают руководящую роль Японии в установлении нового порядка в Великоазиатском пространстве». В случае нападения на одну из трех стран они будут помогать друг другу «всеми политическими, экономическими и военными средствами»[236]. Реакцией Москвы стала анонимная статья в «Правде», черновик которой сохранился в бумагах Молотова[237]. Там говорилось: «Если до последнего времени война ограничивалась сферой Европы и Северной Африки — на Западе, и сферой Китая — на Востоке, причем эти две сферы были оторваны друг от друга, то теперь этой оторванности кладется конец, ибо отныне Япония отказывается от политики невмешательства в европейские дела, а Германия и Италия, в свою очередь, отказываются от политики невмешательства в дальневосточные дела». Стратегические планы СССР, рассмотренные Сталиным и Молотовым в сентябре — октябре, а также утвержденные 14 октября «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940–1941 годы», исходили из необходимости готовиться к войне на два фронта: на западе — против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией и Финляндией, а на востоке — против Японии[238]. Согласно справке НКВД от 6 ноября, против СССР были сосредоточены уже свыше 85 германских дивизий. Поступили сообщения о том, что «примерно через шесть месяцев Германия начнет войну против Советского Союза»[239].

Это был тот фон, на котором состоялся визит Молотова в Берлин. Приглашение от Риббентропа, которое Шуленбург передал 17 октября, сопровождалось девятнадцатистраничным письмом Сталину, в котором содержались анализ мировой обстановки и предложение договориться о долговременном сотрудничестве. Генсек, не без иронии поблагодарив за «поучительное» описание событий на планете, дал добро на поездку Молотова. Директивы он собственноручно набросал 9 ноября на девяти листах блокнотной бумаги. Вероятно, их обсуждение шло в Волынском, поскольку с 5 по 15 ноября рабочих приемов в Кремле у Сталина не было. Главный посыл — «как можно дальше отодвинуть рубежи своей обороны: где путем территориальных приобретений, а где — за счет усиления собственного влияния в прилегающих государствах Восточной и Юго-Восточной Европы»[240].

9 ноября все германские радиостанции главной новостью передали официальные сообщения о приезде Молотова в Берлин. Полпредство зафиксировало: «Это известие было воспринято как громадная сенсация. Берлинская биржа реагировала на него почти всеобщим повышением ценных бумаг»[241]. Событие было действительно неординарное. Впервые в истории председатель Совета народных комиссаров СССР отправлялся за рубеж с официальным визитом. Даже отъезд с Белорусского вокзала был обставлен как крупное политическое действо. «На проводы было приглашено много ответственных работников. Среди них был и я, — писал адмирал Кузнецов. — …Всем бросились в глаза военные, одетые в серые шинели немецкого образца с блестящими золотыми погонами… Толпа гудела, как улей. Не за горами была зима, но вечер выдался тихий, ясный и теплый»[242].

Специальный поезд Молотова отъезжал 10 ноября 1940 года в 18.30. В делегацию входили 65 человек, ее сопровождали Шуленбург, его советник фон Вальтер и Шнурре. «Но не успел поезд отойти и десятка метров, как вдруг с резким толчком остановился, — вспоминал известный авиаконструктор Яковлев. — Что такое! Это Шуленбург дважды останавливал состав стоп-краном только потому, что к моменту отхода поезда из посольства ему не доставили… парадный мундир, в котором он собирался выйти из вагона в Берлине. В конце концов, поезд ушел, не дождавшись мундира. Позже мы узнали, что посольскую машину с чемоданами фон Шуленбурга не пропустили на привокзальную площадь, так как она не имела специального пропуска… Кажется, в Вязьме посольские чемоданы благополучно доставили вконец изнервничавшемуся графу»[243].

«Вечером 10 ноября поезд прибыл на советскую границу, — запомнил маршал Василевский. — На приграничной немецкой станции Эйдкунен местные железнодорожные власти долго настаивали на том, чтобы делегация перешла в “специально подготовленный” ими железнодорожный состав. Советская делегация через начальника своего поезда категорически отказалась от этого, так как наш поезд на последней советской станции был уже поставлен на тележки западноевропейского образца»[244]. Немцы отступили.

Молотов вспоминал: «Почетный караул стоял по всей железной дороге от самой границы до Берлина»[245]. Этот караул был не столько почетным, сколько обеспечивающим меры безопасности, за которые отвечал начальник немецкой разведки Вальтер Шелленберг. Он напишет: «Меня особенно не беспокоило обеспечение безопасного пребывания Молотова в Берлине, но охрана железнодорожной линии по всей Польше представляла собой трудную проблему. Со стороны поляков всегда можно было ожидать неприятных сюрпризов. Мы знали, что они питали такую же “симпатию” к русским, как и к нам… Был установлен также строгий контроль на границе, а по всей Германии введен тщательный осмотр всех грузов и помещений в